Я писала в "Записках-заметках" и не раз поминала в разговорах, что Иосиф постоянно не соответствовал стандартам, не вписывался в общепринятые нормы и формы поведения, и слишком часто вызывал некоторое недоумение по поводу собственной реакции на него. Все то же самое относится к его творчеству в целом и конкретным работам в разной степени. Это несомненно явилось причиной несколько настороженного до не слишком доброжелательного отношения и к нему, и к его творчеству. Само собой возникает устойчивое впечатление, что и его ученики, и сотрудники-учителя (в школе, например) именно так его воспринимали. Напрасно, все не так! Поскольку это заметки о его педагогической деятельности, я именно о ней расскажу. Не уверена, что эти заметки стоит включать в какую бы то ни было таблицу, но может быть детям и внукам они окажутся интересными.
Вот несколько эпизодов из его практики учителя рисования в обычной школе города Йерухам.
1) Однажды урок проводился Иосифом в школьном дворе. Учитель объяснял, как выбирать объект – пейзаж – в зависимости от мысли или настроения, которые хочешь создать и донести до зрителя. Например, чем руководствоваться, если задача — написать/нарисовать так называемый "портрет местности", или, наоборот, с помощью пейзажа создать определенное ощущение опасности, грядущей беды, или умиротворения, веселия, беззаботности и т.д. И в это время, в разгар урока, к которому дети отнеслись с большим интересом, какой-то пришлый более взрослый хулиганистый мальчишка не из класса стал орать, дразнить детей, смеяться над ними, их вниманием к объяснениям учителя, чем-то кидаться и угрожать. Иосиф, ни на минуту не прерывая рассказа, подошел к мальчишке подхватил его за шиворот или как-то еще и вышвырнул его через забор за ограду, не применяя никакой силы, не в качестве наказания, а просто чтобы не мешал. Ничего не случилось, никто не пострадал и не жаловался. Дети были в полном восторге, учителя в совершенном недоумении, потому что мальчишка этот – известный всем им хулиган, но если бы с ним что-то случилось?.. Что надо делать и как себя вести администрации и учителям?
2) Как-то раз Иосиф в окружении большой группы учеников стоял в холле то ли на перемене, то ли в конце учебного дня и разговаривал с одной или двумя учительницами. А в это время двое рабочих вносили большой и тяжелый железный шкаф в школу и у них никак не получалось перенести его через ступеньку или порожек. Иосиф не отвлекаясь от разговора подошел к рабочим, жестом попросил их отойти, схватил шкаф и перенес его через злополучную ступеньку. Восторгу и визгу детей не было предела, учитель рисования удостоился чести стать общепризнанным чемпионом мира по силе. Вообще дети относились к нему как к ожившей легенде, его уроки довольно скоро стали определенно очень любимыми в школе. Но вообще-то рисование действительно не самая важная дисциплина в школьном образовании. Ну, и как учителям и администрации надо относиться к подобной ситуации?
3) А вот и вовсе не поддающаяся определенной оценке история – дурацкая, нелепая, смешная, удивительная? Всего понемножку, видимо. Школа, о которой идет речь, была старой и состояла из двух или нескольких одноэтажных облупленных (по крайней мере снаружи) зданий. Иосифа попросили подновить – покрасить стену одного из них, только что зашпаклеванную заново. Иосиф решил, что привлечь к этому проекту детей — ну, самое милое дело! Он предложил детям совместно с ним расписать стену, изобразив на ней Иерусалим. Сам он нарисовал на стене углем (или наоборот мелом?) пейзаж, включающий самые узнаваемые иерусалимские здания–атрибуты города. Сколько я помню, в то время он работал в школе еженедельно 2 дня подряд полный рабочий день. В эти дни у каждого из классов было по уроку рисования. И два полных дня у всей школы были сорваны все уроки. Сидящие в классах не воспринимали ничего, дети вообще висели друг на друге, высовываясь во двор изо всех окон одного здания, или просто убегая из второго. Крики, визги, комментарии, советы, указания и черт знает что еще стояли в воздухе плотным слоем. А внизу кипела работа, причем в 2 этажа. Кто внизу, а кто и на лестницах или каких-то столах со стульями на них, невесть откуда взявшихся, малевали-раскрашивали рисунок Иосифа, кто-то следил где какой краской красить, кто-то таскал воду и мыл кисти, кто-то размешивал колера, разводимые по ходу дела учителем, кто-то переставлял лестницы и столы, поочередно все менялись местами, разумеется, с воплями и визгами. Но весь этот тарарам оказался цветочками! А ягодки появились чуть позже, когда стал отчетливо выявляться красочный замысел. Один из учеников, отойдя от стены и оглядев ее целиком с некоторого расстояния, вдруг, перекрывая общий гул, заорал во всю глотку что-то вроде "да это же настоящее искусство …. дальше следовало отчаянное арабо-израильско-русское-и черт знает какое еще многоэтажное ругательство!". На этом вся ребятня стала бегать смотреть, что же у них получается, вопя, ругаясь и стараясь перещеголять друг друга. Сама структура выражения восторга возымела ошеломляющее влияние на отношение детей к росписи, учителю, зданию, как в школьное, так и внешкольное время! Но было еще одно обстоятельство, распаляющее ученический шабаш или азарт, на ваше усмотрение. Дело в том, что стена с росписью была почти, но не совсем глухой. Высоко, почти под потолком, на улицу выходили небольшие, расположенные во всю длину стены вентиляционные отверстия из ученических уборных. И дух оттуда, поверьте, шел плотный и отнюдь не благоуханный! Каким-то образом в мозгах детей это обстоятельство вызвало не ехидство, сарказм или раздражение (быть может, потому что на всех остальных стенах бесконечные в ряд окна не допускали никакой росписи), а прямо противоположную реакцию, что-то вроде до боли знакомого "сквозь тернии к звездам" лозунга (Сенека мл.).
4) Еще маленький восхитительно-возмутительный (или поменять местами эти 2 слова?) эпизод. Во время урока откуда-то со двора раздался крик: "Девчонки, ко мне, Наркис!". Вдруг все как одна девочки повскакали с мест и ринулись по столам гуськом выпрыгивать из классных окон во двор. Иосиф успевал только хлопать глазами, следя за ними. Мальчишки тоже перестали работать, с восторгом обсуждая, что сейчас будет. Откуда-то со двора донеслись короткие отдаленные хохот, шлепки, визг. И минут через 10-15 точно так же, одна за другой в окна впрыгнули, тяжело дыша, веселые с горящими глазами и щеками, еще более чумазые и встрепанные, чем обычно, девочки, уселись по местам и, как ни в чем не бывало, взяв карандаши продолжили прерванные занятия. Последним явился тоже в окно Наркис, еще более веселый, растерзанный и взъерошенный, чем все и тоже принялся за дело. На большой перемене кто-то из администрации или учителей спросил Иосифа, как же он допустил такое безобразие. И он ответил, что даже не представляет, каким способом мог бы предотвратить или хотя бы остановить его.
Не стоит, я думаю, продолжать список якерсоновских "неудобоваримостей", принцип ясен. Никто, вроде бы, не был настроен по отношению к нему враждебно, но на следующий год его не пригласили продолжить преподавание. А еще спустя пару лет знакомые привезли фотографию той самой стены, перекрашенной в унылый казенный серый цвет.
5) А вот случай из его преподавательской практики в собственной мастерской взрослым людям весьма почтенного возраста. Однажды к концу урока по просьбе одного из учеников в мастерскую приехал сильно немолодой человек, привезя с собой примерно 10-15 своих картин. Искусство было не специальностью, но его хобби, и он хотел показать работы профессионалу, о котором слышал весьма уважительные отзывы. В студии в это время находилось человек 7-8 учеников, Иосиф и я пришла к концу занятий, чтобы помочь привести мастерскую в обычный рабочий вид. Привезенные картины расставили вдоль стен для удобства смотрения и пришедший художник, нервно теребя руки, возбужденно произнес: "Ну, бейте, терзайте меня!!!". Через несколько минут, внимательно оглядев все работы, Иосиф произнес вердикт: "Нормально". Далее следует диалог по смыслу очень близкий к имевшему место, разве что изрядно укороченный.
— Как, неужели совсем нечего сказать, исправить, изменить?
— Ничего.
— Что, все так хорошо?
— Да нет же, все чудовищно скверно.
Ужасающий, до слез и икоты хохот всех, кроме художника и Иосифа.
— Так ведь можно же что-то подправить, улучшить.
— Ни в коем случае. Все держится (если держится) как раз на равномерном неумении и некомпетентности. Любые исправления неизбежно выявят абсолютную беспомощность всего остального, и картина полностью развалится, исчезнет даже видимость целостности. Да и нечего тут исправлять, впору писать заново, перевернув холст вверх ногами.
Тем и закончился визит энтузиаста к мастеру, едва ли добавив хорошего настроения обоим, уверенности в себе и надежды пришедшему, я полагаю, в поисках поддержки, консультации и помощи. Я хочу настойчиво заверить и уточнить, что слова и поведение Иосифа свидетельствуют не о некотором высокомерии профессионала по отношению к любителю, но о недопонимании, отчасти неприятии позиций друг друга. Позиция Иосифа относительно искусства, любого его вида и стиля, как и любого вида ремесла проста, категорична и прямолинейна: не существует понятия "плохо сделанное искусство", это совершеннейший нонсенс. Само понятие искусства изначально предполагает искусную сделанность. По какой-то неведомой причине для понятий ремесло и, кажется, все виды искусства, кроме изобразительного — это очевидный и всеми признанный фактор. И только изобразительное искусство стоит особняком в гордом одиночестве, напрочь отбросив как устаревшие такие понятия, как умения и знания, рисунок, техника и технология живописи, сюжет и сюжетная композиция, живопись и красочная композиция, специфика работы масляными и водяными красками и пр., и пр. И хочется застолбить что ли простую и ясную мысль, столь понятную в литературе: "Есть лошадь и лошадь, сэр, и не каждый ездок наездник./ Да, не всякий сумеет на всякой лошади ездить." (Брет Гарт, Чикита, перевод М.Зенкевича).
6) Однажды несколько учениц Иосифа предпенсионного и пенсионного возраста устроили общую выставку в городской библиотеке и пригласили на ее открытие Иосифа и меня. Там они сразу же захотели услышать мнение Иосифа. И он каждой сказал, какие из ее выставленных работ считает наиболее удачными. И вызвал что-то вроде небольшого переполоха, так как почти все названные работы оказались близкими к абстрактным, чего дамы совсем не ожидали. Как же так, спросили они изумленно, ведь это совсем не то, чему он их учит. А Иосиф не менее удивленно ответил, что они пришли к нему учиться умению делать, то есть основам мастерства. В чем, как и насколько применять эти умения – осознанный выбор художника, а не отсутствие выбора по незнанию и неумению. И в этом (умении) они еще не так сильно преуспели. Но у каждой из них есть большие или меньшие естественные природные способности, в частности к чувству цвета и света, рисунку, форме предметов и их изображению, наконец, вкус именно к этому делу, иначе они посвятили бы свое свободное время другим занятиям. К любительству другое отношение и другие требования. Всем понятно, что пение для себя и для ребенка (например, при укачивании его), при застолье и в походах при костре и так далее, совсем не делает поющего оперным певцом. Что же не так с требованиями к изобразительному искусству?!
Учебные пособия
В течение многих лет в Израиле Иосиф преподавал рисунок и живопись в различных учебных заведениях, но еще больше в собственной мастерской. Обучались взрослые, дети, подростки, молодые люди, поступающие в художественные ВУЗы, начинавшие с нуля и имевшие некоторые начальные знания и умения в области изобразительного искусства. Разумеется, у всех были свои предпочтения, не говоря уже о совершенно различных целях. Иосиф слепил из глины (а кое-что затем было отлито в гипсе) довольно значительное количество учебных пособий: орнаментальных (ленточный и цветочный мотивы), экорше головы, руки, ноги, отдельных увеличенных частей лица (нос, глаз, рот, ухо), портретную голову Донателло, анатомическую фигуру человека (по Геркулесу Лисиппа), голову лошади. Большая часть из них представлена в папке "Работы для учеников".
В роли учителя
Светлана Штутина «В роли учителя»
Я писала в "Записках-заметках" и не раз поминала в разговорах, что Иосиф постоянно не соответствовал стандартам, не вписывался в общепринятые нормы и формы поведения, и слишком часто вызывал некоторое недоумение по поводу собственной реакции на него. Все то же самое относится к его творчеству в целом и конкретным работам в разной степени. Это несомненно явилось причиной несколько настороженного до не слишком доброжелательного отношения и к нему, и к его творчеству. Само собой возникает устойчивое впечатление, что и его ученики, и сотрудники-учителя (в школе, например) именно так его воспринимали. Напрасно, все не так! Поскольку это заметки о его педагогической деятельности, я именно о ней расскажу. Не уверена, что эти заметки стоит включать в какую бы то ни было таблицу, но может быть детям и внукам они окажутся интересными.
Вот несколько эпизодов из его практики учителя рисования в обычной школе города Йерухам.
1) Однажды урок проводился Иосифом в школьном дворе. Учитель объяснял, как выбирать объект – пейзаж – в зависимости от мысли или настроения, которые хочешь создать и донести до зрителя. Например, чем руководствоваться, если задача — написать/нарисовать так называемый "портрет местности", или, наоборот, с помощью пейзажа создать определенное ощущение опасности, грядущей беды, или умиротворения, веселия, беззаботности и т.д. И в это время, в разгар урока, к которому дети отнеслись с большим интересом, какой-то пришлый более взрослый хулиганистый мальчишка не из класса стал орать, дразнить детей, смеяться над ними, их вниманием к объяснениям учителя, чем-то кидаться и угрожать. Иосиф, ни на минуту не прерывая рассказа, подошел к мальчишке подхватил его за шиворот или как-то еще и вышвырнул его через забор за ограду, не применяя никакой силы, не в качестве наказания, а просто чтобы не мешал. Ничего не случилось, никто не пострадал и не жаловался. Дети были в полном восторге, учителя в совершенном недоумении, потому что мальчишка этот – известный всем им хулиган, но если бы с ним что-то случилось?.. Что надо делать и как себя вести администрации и учителям?
2) Как-то раз Иосиф в окружении большой группы учеников стоял в холле то ли на перемене, то ли в конце учебного дня и разговаривал с одной или двумя учительницами. А в это время двое рабочих вносили большой и тяжелый железный шкаф в школу и у них никак не получалось перенести его через ступеньку или порожек. Иосиф не отвлекаясь от разговора подошел к рабочим, жестом попросил их отойти, схватил шкаф и перенес его через злополучную ступеньку. Восторгу и визгу детей не было предела, учитель рисования удостоился чести стать общепризнанным чемпионом мира по силе. Вообще дети относились к нему как к ожившей легенде, его уроки довольно скоро стали определенно очень любимыми в школе. Но вообще-то рисование действительно не самая важная дисциплина в школьном образовании. Ну, и как учителям и администрации надо относиться к подобной ситуации?
3) А вот и вовсе не поддающаяся определенной оценке история – дурацкая, нелепая, смешная, удивительная? Всего понемножку, видимо. Школа, о которой идет речь, была старой и состояла из двух или нескольких одноэтажных облупленных (по крайней мере снаружи) зданий. Иосифа попросили подновить – покрасить стену одного из них, только что зашпаклеванную заново. Иосиф решил, что привлечь к этому проекту детей — ну, самое милое дело! Он предложил детям совместно с ним расписать стену, изобразив на ней Иерусалим. Сам он нарисовал на стене углем (или наоборот мелом?) пейзаж, включающий самые узнаваемые иерусалимские здания–атрибуты города. Сколько я помню, в то время он работал в школе еженедельно 2 дня подряд полный рабочий день. В эти дни у каждого из классов было по уроку рисования. И два полных дня у всей школы были сорваны все уроки. Сидящие в классах не воспринимали ничего, дети вообще висели друг на друге, высовываясь во двор изо всех окон одного здания, или просто убегая из второго. Крики, визги, комментарии, советы, указания и черт знает что еще стояли в воздухе плотным слоем. А внизу кипела работа, причем в 2 этажа. Кто внизу, а кто и на лестницах или каких-то столах со стульями на них, невесть откуда взявшихся, малевали-раскрашивали рисунок Иосифа, кто-то следил где какой краской красить, кто-то таскал воду и мыл кисти, кто-то размешивал колера, разводимые по ходу дела учителем, кто-то переставлял лестницы и столы, поочередно все менялись местами, разумеется, с воплями и визгами. Но весь этот тарарам оказался цветочками! А ягодки появились чуть позже, когда стал отчетливо выявляться красочный замысел. Один из учеников, отойдя от стены и оглядев ее целиком с некоторого расстояния, вдруг, перекрывая общий гул, заорал во всю глотку что-то вроде "да это же настоящее искусство …. дальше следовало отчаянное арабо-израильско-русское-и черт знает какое еще многоэтажное ругательство!". На этом вся ребятня стала бегать смотреть, что же у них получается, вопя, ругаясь и стараясь перещеголять друг друга. Сама структура выражения восторга возымела ошеломляющее влияние на отношение детей к росписи, учителю, зданию, как в школьное, так и внешкольное время! Но было еще одно обстоятельство, распаляющее ученический шабаш или азарт, на ваше усмотрение. Дело в том, что стена с росписью была почти, но не совсем глухой. Высоко, почти под потолком, на улицу выходили небольшие, расположенные во всю длину стены вентиляционные отверстия из ученических уборных. И дух оттуда, поверьте, шел плотный и отнюдь не благоуханный! Каким-то образом в мозгах детей это обстоятельство вызвало не ехидство, сарказм или раздражение (быть может, потому что на всех остальных стенах бесконечные в ряд окна не допускали никакой росписи), а прямо противоположную реакцию, что-то вроде до боли знакомого "сквозь тернии к звездам" лозунга (Сенека мл.).
4) Еще маленький восхитительно-возмутительный (или поменять местами эти 2 слова?) эпизод. Во время урока откуда-то со двора раздался крик: "Девчонки, ко мне, Наркис!". Вдруг все как одна девочки повскакали с мест и ринулись по столам гуськом выпрыгивать из классных окон во двор. Иосиф успевал только хлопать глазами, следя за ними. Мальчишки тоже перестали работать, с восторгом обсуждая, что сейчас будет. Откуда-то со двора донеслись короткие отдаленные хохот, шлепки, визг. И минут через 10-15 точно так же, одна за другой в окна впрыгнули, тяжело дыша, веселые с горящими глазами и щеками, еще более чумазые и встрепанные, чем обычно, девочки, уселись по местам и, как ни в чем не бывало, взяв карандаши продолжили прерванные занятия. Последним явился тоже в окно Наркис, еще более веселый, растерзанный и взъерошенный, чем все и тоже принялся за дело. На большой перемене кто-то из администрации или учителей спросил Иосифа, как же он допустил такое безобразие. И он ответил, что даже не представляет, каким способом мог бы предотвратить или хотя бы остановить его.
Не стоит, я думаю, продолжать список якерсоновских "неудобоваримостей", принцип ясен. Никто, вроде бы, не был настроен по отношению к нему враждебно, но на следующий год его не пригласили продолжить преподавание. А еще спустя пару лет знакомые привезли фотографию той самой стены, перекрашенной в унылый казенный серый цвет.
5) А вот случай из его преподавательской практики в собственной мастерской взрослым людям весьма почтенного возраста. Однажды к концу урока по просьбе одного из учеников в мастерскую приехал сильно немолодой человек, привезя с собой примерно 10-15 своих картин. Искусство было не специальностью, но его хобби, и он хотел показать работы профессионалу, о котором слышал весьма уважительные отзывы. В студии в это время находилось человек 7-8 учеников, Иосиф и я пришла к концу занятий, чтобы помочь привести мастерскую в обычный рабочий вид. Привезенные картины расставили вдоль стен для удобства смотрения и пришедший художник, нервно теребя руки, возбужденно произнес: "Ну, бейте, терзайте меня!!!". Через несколько минут, внимательно оглядев все работы, Иосиф произнес вердикт: "Нормально". Далее следует диалог по смыслу очень близкий к имевшему место, разве что изрядно укороченный.
— Как, неужели совсем нечего сказать, исправить, изменить?
— Ничего.
— Что, все так хорошо?
— Да нет же, все чудовищно скверно.
Ужасающий, до слез и икоты хохот всех, кроме художника и Иосифа.
— Так ведь можно же что-то подправить, улучшить.
— Ни в коем случае. Все держится (если держится) как раз на равномерном неумении и некомпетентности. Любые исправления неизбежно выявят абсолютную беспомощность всего остального, и картина полностью развалится, исчезнет даже видимость целостности. Да и нечего тут исправлять, впору писать заново, перевернув холст вверх ногами.
Тем и закончился визит энтузиаста к мастеру, едва ли добавив хорошего настроения обоим, уверенности в себе и надежды пришедшему, я полагаю, в поисках поддержки, консультации и помощи. Я хочу настойчиво заверить и уточнить, что слова и поведение Иосифа свидетельствуют не о некотором высокомерии профессионала по отношению к любителю, но о недопонимании, отчасти неприятии позиций друг друга. Позиция Иосифа относительно искусства, любого его вида и стиля, как и любого вида ремесла проста, категорична и прямолинейна: не существует понятия "плохо сделанное искусство", это совершеннейший нонсенс. Само понятие искусства изначально предполагает искусную сделанность. По какой-то неведомой причине для понятий ремесло и, кажется, все виды искусства, кроме изобразительного — это очевидный и всеми признанный фактор. И только изобразительное искусство стоит особняком в гордом одиночестве, напрочь отбросив как устаревшие такие понятия, как умения и знания, рисунок, техника и технология живописи, сюжет и сюжетная композиция, живопись и красочная композиция, специфика работы масляными и водяными красками и пр., и пр. И хочется застолбить что ли простую и ясную мысль, столь понятную в литературе: "Есть лошадь и лошадь, сэр, и не каждый ездок наездник./ Да, не всякий сумеет на всякой лошади ездить." (Брет Гарт, Чикита, перевод М.Зенкевича).
6) Однажды несколько учениц Иосифа предпенсионного и пенсионного возраста устроили общую выставку в городской библиотеке и пригласили на ее открытие Иосифа и меня. Там они сразу же захотели услышать мнение Иосифа. И он каждой сказал, какие из ее выставленных работ считает наиболее удачными. И вызвал что-то вроде небольшого переполоха, так как почти все названные работы оказались близкими к абстрактным, чего дамы совсем не ожидали. Как же так, спросили они изумленно, ведь это совсем не то, чему он их учит. А Иосиф не менее удивленно ответил, что они пришли к нему учиться умению делать, то есть основам мастерства. В чем, как и насколько применять эти умения – осознанный выбор художника, а не отсутствие выбора по незнанию и неумению. И в этом (умении) они еще не так сильно преуспели. Но у каждой из них есть большие или меньшие естественные природные способности, в частности к чувству цвета и света, рисунку, форме предметов и их изображению, наконец, вкус именно к этому делу, иначе они посвятили бы свое свободное время другим занятиям. К любительству другое отношение и другие требования. Всем понятно, что пение для себя и для ребенка (например, при укачивании его), при застолье и в походах при костре и так далее, совсем не делает поющего оперным певцом. Что же не так с требованиями к изобразительному искусству?!
Учебные пособия
В течение многих лет в Израиле Иосиф преподавал рисунок и живопись в различных учебных заведениях, но еще больше в собственной мастерской. Обучались взрослые, дети, подростки, молодые люди, поступающие в художественные ВУЗы, начинавшие с нуля и имевшие некоторые начальные знания и умения в области изобразительного искусства. Разумеется, у всех были свои предпочтения, не говоря уже о совершенно различных целях. Иосиф слепил из глины (а кое-что затем было отлито в гипсе) довольно значительное количество учебных пособий: орнаментальных (ленточный и цветочный мотивы), экорше головы, руки, ноги, отдельных увеличенных частей лица (нос, глаз, рот, ухо), портретную голову Донателло, анатомическую фигуру человека (по Геркулесу Лисиппа), голову лошади. Большая часть из них представлена в папке "Работы для учеников".